Война церкви с оперой завершилась блистательной победой. Трудно сказать, кто услышал молитвы церкви Мединский или кто повыше. Но молитва была услышана: охальника прогнали. А на очищенное от скверны место назначили своего, проверенного. Веселится и ликует весь народ.

Что продемонстрировали таким образом власти духовная и светская? Силу? Или слабость?

Им кажется силу. Но на самом деле это, конечно, никакая не сила. Это самая настоящая слабость.

В истории церкви так уже бывало. И не раз. Когда церковь была одухотворена высокой идеей, идеей, к которой люди сами тянулись, ей не были нужны никакие силовые приемы. Об этом слова Иисуса "Взявший меч от меча и погибнет". Когда кто-то из бывших с ним в Гефсимане (по преданию Петр) отрубил ухо кому-то из пришедших арестовать Иисуса.

Мечом нельзя привлечь людей. Мечом можно только запугать и оттолкнуть. И хваталась за меч всегда только церковь обессилившая. Ни христианству в первые века, ни раннему католичеству меч не был нужен. Не был он нужен и молодому православию в века, скажем, двенадцатый-четырнадцатый ни в Византии, ни в России. Инквизиция забушевала тогда, когда католики в полной мере ощутили, что их золотое время ушло, а вместе с ним уходят и все мирские завоевания церкви. В России было то же самое. Попытки заставить верить оборачивались самым яростным сопротивлением. Конечно, в церкви всегда находились желающие дополнить силу слова силой палки. Но палка не делала слово сильнее.

Чего добилась церковь гонениями, скажем, на Pussy Riot? Только одного зажгла над ними нимбы мученничества. А духовную схватку с охальницами церковь проиграла вчистую. Хотя инзначально находилась в самой выигрышной позиции в позиции оскорбленной. Но, начав размахивать кадилом, сама же себя и избила.

С новосибирцами то же самое.

Я не слышал их интерпретации Вагнера, но легко могу себе представить, что это может быть и пошлость отборнейшая приходилось мне встречать и такое оперное новаторство.

Но точно так же я могу представить и то, что это вполне законная интерпретация. Ведь "Тангейзер" у Вагнера о любви в ее крайних проявлениях (сверхчувственно-плотской и той, которая заставляет расцветать посохи) и об ограниченности человеческого понимания тайн любви. Так что здесь не только возможно, но и необходимо определенное нарушение пуританского канона к этому обязывает сама тема.

Но неважно пусть даже пошлость. Встречается у нас пошлость в художественном производстве. Можно отыскать. Какой должна быть реакция борцов с пошлостью? Обращение в суд? Письма в министерство? Или же совсем другой разоблачением пошлости, обличением пошлости, объяснением, почему это пошлость? Вопрос, в общем, риторический.

Но в том-то и дело, что обличить пошлость в оперном театре либо где бы то ни было еще церковь не способна. Потому что для этого нужно подняться над пошлостью, встать выше пошлости. А этого церковь сделать не может.

Просто в силу того, что ее собственный духовный потенциал я говорю, конечно, не о духовном потенциале христианства, а о духовном потенциале абсолютного большинства людей в церкви таков, что они до уровня художественной пошлости часто и не дотягивают. И их религиозная жизнь со всем ее суеверием, кичливостью, самообманами, со всеми лубочными иконками и сверхнаивными брошюрками о духовных таинствах, жизнь, которая кажется им самим такой чисто-духовно-возвышенной, когда смотришь на нее сверху, являет собой прецедент грандиозной по масштабам пошлости, где низкое и профанное смешано с высоким и тем самым высокое опошляет. Это жизнь на уровне церковно-приходской школы, но никак не университета. А ведь и университетский уровень не самый высокий на лестнице, ведушей к духовным вершинам.

Какое поведение церкви в случае с "Тангейзером" было бы мудрым? Поделиться с обществом своими чувствами от постановки. И на этом остановиться. Но такая мудрость опять-таки требует иного духовного уровня, требует иной духовной силы. А ее-то в РПЦ и нет.

Вот она и потащила на крест Бориса Мездрича. В очередной раз обнажив свое лицо. И готовя тем самым почву для своей очередной обиды на тех, кому это ее обнаженное место не нравится.